Тяжело переживал он частые покушения на жизнь Императора Александра II и считал недостаточной борьбу властей с революционным движением. Произошло злодеяние 1 марта 1881 года. "Страшно было его вступление на царство. Он воссел на престол отцов своих, орошенный слезами, поникнув головою посреди ужаса народного, посреди шипящей злобы и крамолы…" – писал Победоносцев после мучительной кончины Императора Александра II.

            В день цареубийства Победоносцев писал воцарившемуся Императору Александру III: "Бог велел нам переживать нынешний страшный день. Точно кара Божия обрушилась на несчастную Россию. Хотелось бы скрыть свое лицо, уйти под землю, чтобы не видеть, не чувствовать, не испытывать. Боже, помилуй нас. Но для Вас этот день еще страшнее, и, думая о Вас в эти минуты, что кровав порог, через который Богу угодно было провести Вас в новую судьбу Вашу, вся душа моя трепещет за Вас страхом неизвестного грядущего на Вас и на Россию, страхом великого несказанного бремени, которое на Вас положено. Любя Вас как человека, хотелось бы, как человека, спасти Вас от тяготы в привольную жизнь; но нет на то силы человеческой, ибо так благоволил Бог. Его была святая воля, чтобы Вы для этой цели родились на свет и чтоб брат Ваш возлюбленный, отходя к нему, указал Вам на земле свое место". Победоносцев призывал Государя "править крепкою рукою и твердой волей". "Вам достается Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы ее повели твердою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твердо, чего она хочет и чего не хочет и не допустит никак…"

            Император III ему тотчас же ответил: "От всей души благодарю Вас за Ваше душевное письмо. Молюсь и на одного Бога надеюсь. Он не оставит нас и нашу дорогую Россию".

            6 марта верный слуга царев снова писал ему: "Ваше Императорское Величество, измучила меня тревога. Сам не смею явиться к Вам, чтобы не беспокоить, ибо Вы стали на великую высоту. Не знаю ничего: кого Вы видите, с кем говорите, кого слушаете, какое решение у Вас на мысли. О, как бы я успокоился, когда бы знал, что решение Ваше принято и воля Вашего Величества определена. И я решаюсь опять писать, потому что страшно и время не терпит. Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступать так называемому общественному мнению, - о, ради Бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте. Это будет гибель, гибель России и Вас. Это ясно для меня как день. Безопасность Ваша этим не оградится, а еще уменьшиться. Безумные злодеи, погубившие родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только борьбою с ними на живот и на смерть, железом и кровью. Победить не трудно: до сих пор все хотели избегнуть борьбы и обманывали покойного Государя, Вас, самих себя, всех и все на свете, потому что то были не люди разума, силы и сердца, а дряблые евнухи и фокусники. Нет, Ваше Величество, - один только есть верный прямой путь встать на ноги и начинать, не засыпая ни на минуту, борьбу самую святую, какая только бывала в России. Весь народ ждет властного на это решения, и как только почувствует державную волю, все поднимется, все  оживиться и в воздухе посвежеет".

            Вдумчиво и осторожно разбирался Император Александр III в создавшемся после убийства Царя-Освободителя "бесами" тяжелом положении. Созвал он на совещание министров. Среди них были два течения. Большинство с графом Лорис-Меликовым, стояло за изменение государственного строя, на что соглашался покойный царь, меньшинство, представленное Победоносцевым,- за сохранение исконного самодержавия. К такому же мнению все сильнее склонялся и Государь. 3 апреля посол в Берлине П.А. Сабуров доносил, что в тамошних правящих кругах находили необходимыми строгие меры против нигилистов и считают, что прежде чем думать о расширении реформ, верховной власти надо восстановить свой престиж. На докладе Государь положил свою резолюцию: "Совершенно справедливо и верно". В начале же донесения написал на его полях: "Это до того верно и справедливо, что, дай Бог, чтобы всякий русский, а в особенности министры наши, поняли наше положение, как его понимает князь Бисмарк, и не задавались бы несбыточными фантазиями и паршивым либерализмом".

            Государю в наследство достался проект министра внутренних дел графа М.Т. Лорис-Меликова о создании особой редакционной комиссии, в которой, наряду с должностными лицами, участвовали бы и представители земств. Покойный Император Александр II вполне сочувствовал этому проекту, рассмотренному 17 февраля. 8 марта проект подвергнут был рассмотрению в особом заседании под предводительством Императора Александра III. Участвовали министры и несколько высших чинов империи. Против проекта определенно высказался граф С.Г. Строганов, закончивший свое выступление словами: "Путь этот ведет прямо к конституции, которой я не желаю ни для Вас, ни для России". Государь произнес: "Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции". Поддерживали проект министры, за исключением морского – Посьета, почт и телеграфа – Макова. Условно высказались Великие Князья Константин Николаевич,  Владимир Александрович и принц Петр Георгиевич Ольденбургский. С большой убежденностью и твердостью выступил против Победоносцев. Государственный секретарь Е.А. Перетц, подробно записавший все происходившее на заседании, пишет, что Великий Князь Константин, довольный Великим Князем Владимиром, после заседания поцеловал и перекрестил его. Из приводимого ниже письма Государя видно, что Великий Князь Владимир в ближайшие недели стал мыслить иначе. 16 марта Перетц отмечает, что граф Лори и А.А. Абаза перестали подавать руки Макову и Победоносцеву и почти не говорят  с ними, что сочувствия Перетца не вызвало.

            Назаревский приводит изложение самим Победоносцевым этих событий в письмах, помещенных в журнале "Русский архив". По словам Победоносцева, "у Лорис-Меликова были замыслы облагодетельствовать Россию конституцией или началом ее посредством вызова депутатов со всей России". По этому поводу происходили в феврале совещания у Императора Александра II. "2 марта было назначено быть у Государя совету министров для окончательного решения, а между тем Лорис-Меликов уже заготовил торжественную публикацию об этом, которая должна появиться в "Правительственном вестнике" 5-го числа. И вдруг – катастрофа… Журналы со 2 марта начали по поводу цареубийства требовать конституции. Лорис-Меликов послал просить их, чтобы помолчали только пятнадцать дней. И вот нас собрали в совете министров к Государю в воскресенье, в 2 часа пополудни. Пригласили меня, старика С.Г.Строганова, Великих Князей. Государь, объявив, в чем дело, прибавил, что оно еще не решено покойным, что оно сомнительно и что просит всех говорить не стесняясь. Лорис-Меликов стал читать протокол и проект объявления, заготовленный уже от имени нового Государя, который считает якобы священным долгом завет отца своего. И представьте, что они имели бесстыдство в этом объявлении теперь оставить все те же мотивы, которые были помещены в прежнем: что повсюду водворено-де спокойствие, крамола подавлена, ссыльные возвращены и прочее. Нет времени описывать все подробно. Первым высказался против Строганов – кратко, но энергически. Затем Валуев, Абаза, Милютин сказали напыщенные отвратительные речи о том, что вся Россия ждет этого благодеяния. Милютин при этом обмолвился о народе, как о неразумной массе. Валуев вместо слова "народ" употребил "народы". Говорили дальше Набоков, Сабуров и прочие. Только Посьет и Маков высказались против. Н когда обратились ко мне, я не мог уже сдерживать волнение негодования. Объяснив всю фальш учреждения, я сказал, что стыд и позор покрывают лицо, когда понимаешь, в какие минуты мы об этом рассуждаем, когда еще лежит не погребенным труп нашего Государя. А кто виновен в этом? Кровь его на нас и на чадах наших. Мы все повинны в его смерти. Что мы делали все это время и в его царствование? Мы говорили, говорили, слушали себя и друг друга – и всякое из его учреждений превратилось у нас под руками в ложь, и дарованная им свобода стала ложью. А в последние годы, в годы взрывов и мин, что мы делали, чтобы охранить его? Мы говорили - и только. Все чувство наше должно было сосредоточиться в страхе, как бы не убили его, а мы напустили себе в душу столько подлых, низких страхов и стали трепетать общественного мнения, то есть мнения презрительных журналистов и того, что скажет Европа? А ее-то знали по журналам. 

            Вы можете себе представить, каким громом упали мои слова. Соседи мои – Абаза и Лорис-Меликов – едва сдерживали свою ярость на меня. Абаза ответил очень резко: "Из того-де, что сказал обер-прокурор Синода, следует, что все, что сделано в минувшее царствование, никуда не годиться – и освобождение крестьян, и прочее, и нам после этого остается только просить об увольнении". Государь, который на словах моих "кровь его на нас" прервал меня восклицанием: "Это правда!" – поддержал меня, сказавши, что подлинно все виноваты и что из этих всех он не исключает и себя. Говорили и еще… Слышалось жалкое слово, что надобно же что-нибудь сделать, а это "что-нибудь" значило "учреждение" (конституция).

            Государь решил, что дело это слишком сложное, чтоб решить его теперь: надобно еще рассмотреть подробно в особой комиссии, а потом в Кабинете министров, но только с тем, чтобы учреждение это не имело политического характера…" Вопрос этот рассматривался и 21 апреля на совещании министров под председательством царя. 

            21 апреля Государь писал Победоносцеву из Гатчины: "Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис, Милютин и Абаза положительно продолжают ту же политику и хотят нас так или иначе довести до представительного правительства, но пока я не буду убежден, что для счастья России это необходимо, конечно, этого не будет, я не допущу. Вряд ли, впрочем, я когда-нибудь убеждусь в пользе подобной меры,- слишком я уверен в ее вреде. Странно слушать умных людей, которые могут серьезно говорить о представительном начале в России, точно заученная фраза, вычитанная ими из нашей паршивой журналистики или бюрократического либерализма. Более и более убеждаюсь, что добра от этих министров я ждать не могу! Дай Бог, чтобы я ошибался! Не искренни их слова, не правдой дышат, Вы могли слышать, что Владимир, мой брат, правильно смотрит на вещи и совершенно, как я, не допускает выборного начала. Трудно и тяжело вести дело с подобными министрами, которые сами себя обманывают!…"

            29 апреля 1881 года раздалось царское решающее слово в манифесте, в котором говорилось: "Глас Божий повелевает нам стать бодро на дело правления, в уповании на Божественный промысел, с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее покушений. Да ободрятся же пораженные смущением и ужасом сердца верных наших подданных, всех любящих Отечество и преданных из рода в род наследственной царской власти. Под сенью ее и в неразрывном с нею союзе земля наша переживала не раз великие смуты и приходила в силу и славу посреди тяжких испытаний и бедствий, с верою в Бога, устрояющего судьбы ее. Посвящая себя великому нашему служению, мы призываем всех верных подданных наших служить нам и государству верой и правдой к искоренению крамолы, позорящей Русскую землю, к утверждению веры и нравственности, к доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению правды в действии учреждений, дарованных России благодетелем ее – возлюбленным нашим родителем".

            "И вот тьма смуты, прорезанная ярким, как молния, светом царского слова, стала быстро рассеиваться, - пишет Назаревский. – Крамола, казавшаяся неодолимой, таяла как воск перед лицом огня, исчезала, как дым под крылами ветра. Смута в умах стала быстро сменяться русским здравомыслием, распущенность и своеволие уступили место порядку и дисциплине. Вольномыслие уже не попирало Православие как некое ультрамонтанство и нашу родную Церковь как клерикализм. Авторитет бесспорной и наследственной национальной верховной власти стал опять на свою историческую традиционную высоту".

            Но нелегко было самодержцу нести на пользу России это трудное бремя. 31 декабря 1881 года Государь в ответном письме Победоносцеву писал: "Благодарю Вас, любезнейший Константин Петрович, за Ваше доброе письмо и все Ваши желания. Ужасный, страшный год приходит к концу, начинается новый, а что ожидает нас впереди? Так отчаянно тяжело бывает по временам, что если бы я не верил в Бога и Его неограниченную милость, конечно, не оставалось бы ничего другого, как пустить себе пулю в лоб. Но я не малодушен, а главное – верю в Бога и верю, что настанут, наконец, счастливые дни для нашей дорогой России. Часто, очень часто вспоминаю я слова святого Евангелия: "Да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога и в Мя веруйте". Эти могучие слова действуют на меня благотворно. С полным упованием на милость Божию кончаю это письмо: "Да будет воля Твоя, Господи"."

На главную                     Вперед                              Назад